Храм святого Александра Невского в Париже

Свитич Луиза Григорьевна — Доктор филологических наук, старший научный сотрудник кафедры периодической печати факультета журналистики МГУ.

Собор святого Александра Невского относится к русскому экзархату Константинопольского патриархата. В двадцатых годах Русская православная церковь за рубежом раскололась на две части. Часть ушла за митрополитом Евлогием, часть за митрополитом Антонием (Храповицким). Одни назывались евлогиане, другие карловчане. Об этом храме и его эмигрантской пастве послереволюционных лет прекрасно подробно пишет сам митрополит Евлогий: «Первые мои впечатления по приезде в Париж на постоянное жительство были отрадные. Чудесный большой храм, образованное, достойное уважения духовенство, толпы молящихся. Наплыв богомольцев был так велик, что храм не вмещал всех собравшихся, была давка; на церковном дворе, даже на улице перед церковью – всюду толпился народ. Кого-кого только тут не было! Люди всех состояний, возрастов и профессий: бывшие сановники и придворные, военные в затасканных френчах, интеллигенция, дамы, казаки, цыганки, старухи, дети… В холод, в непогоду – все такие же огромные толпы. Я, бывало, беспокоюсь, что люди мокнут под дождем, а один прихожанин иронически отозвался о толпившихся на дворе: «Дворяне» посудачить приходят…» В этих словах была доля правды, поскольку храм на рю Дарю стал в полном смысле слова живым центром эмигрантской жизни. В церковь шли не только помолиться, но и встретиться в церковной ограде со знакомыми, обменяться новостями, поговорить о политике, завязать какие-нибудь деловые связи. Однако главным побуждением была потребность помолиться. В народной толпе чувствовался большой духовный подъем. Скорбные, озлобленные, измученные люди тянулись к храму как к единственному просвету среди мрака эмигрантского существования. Они несли сюда свои печали, упования и молитвы; тут забывали свое горе, обретали надежду на какое-то лучшее будущее. В первые годы религиозное усердие эмиграции было трогательное. Несмотря на горечь и ужас жизни, веяло религиозной весной, не было в людях той безнадежности, того уныния, которые овладели душами впоследствии». Владыка Евлогий рассказывает об огромной деятельности, которые развернулись при нем в этом приходе. Прежде всего, он решил выправить богослужение и мягко поправлял духовенство, которое проводило укороченные службы. Стали еженедельными «беседы» о вере и Церкви, где состоялось живое обсуждение религиозных вопросов. Появилось сестричество, которое возглавила Вера Васильевна Неклюдова, по словам митрополита Евлогия, «душа чистая, добрая, преисполненная идеализма и редкая по цельности…Новому делу она отдалась самоотверженно, и работа быстро и успешно наладилась».. Сестры заботились о порядке в храме, украшали его в праздники зеленью или цветами, ведали починкой облачении, создали церковноприходскую школу для детей, где обучали Закону Божию, русскому языку, географии и истории России, создали и летние колонии для эмигрантской детворы, которая «протомившись весь год в подвалах либо в мансардах», попадала на лоно природы, на свежий воздух и простор! Устраивали сестры для детей и «елочки» на Рождестве и розговенье на Пасхе.. Широко занимались благотворительностью, собирали одежду и обувь для нуждающихся, помогали и м и деньгами, навещали одиноких русских в больницах, приносили им на Пасхе куличи, яйца; хоронили безродных больных. Когда мы вошли в храм Александра Невского, была всенощная накануне накануне Сочельника. Прекрасный стройный пятишатровый храм, построенное по типу Новгородской и Московской архитектуры Х1У-ХУП в.в., подобно храму Вознесения в Коломенском. На какой башне золотая главка с восьмиконечным крестом. За свечным ящиком благородный седовласый полный достоинства очень немолодой господи – видимо потомок эмигрантов первой волны. За другим, противоположным прилавком, где продают книги — тоже немолодая, но с прямой осанкой и прекрасными манерами седовласая дама. Когда наш батюшка попросим у нее альбом русского художника — иконописца, она посетовала, что ее не предупредили раньше, и сейчас из склада достать книгу невозможно. И все молящиеся в храме казались людьми из прошлого — с прямыми спинами, благородной осанкой несуетными, светлыми лицами, устремленные к молитве — дети и внуки наших эмигрантов, отпрыски дворянских семей. Говорят, прежде здесь были даже именные стулья – «Княгиня Гагарина» и другие. Теперь стулья не подписаны, но не одна дама привлекала наше внимание своим княжеским видом. В храме прекрасные иконы. Чудотворная Федоровской Божьей матери в прекрасном окладе (написана живописцем Каменщиковым в 1807 году, список с иконы 1289 года. И еще целый ряд чтимых икон на аналоях, подарки воинских полков (Гусарского экспедиционного корпуса и Французского иностранного легиона, погибших в войну 1914-1918 г. э., Дроздовской дивизии, Общества Воинского Союза, Изюмского гусарского полка, Преображенского полка, Российского воздушного флота, Общеказачьего Союза). Император Александр П и императрица подарили икону Вознесения Господня «во возблагодарение за сохранение жизни царя при покушении на него в Булонском лесу в 1867 году». Иконы Архистратига Михаила, Св. благоверного Александра Невского, св. Георгий Победоносец тоже принесены собору в дар тот русских людей. Перед дверью, ведущей в алтарь Крест- памятник по убиенной в 1918 году царской семье, сооруженной по подписке ревнителей памяти Николая П. с частицами Николая чудотворца, святых царственных мучеников. Мы потихоньку прикладывались к святыням, хотя шла служба, нарушая отчасти ее неторопливый строй. Но что делать — опять мы спешили. Все-таки успели заказать молебны, купить иконы и книжки. Одна из них — книга о соборе. В ней написано, что в 1814 году император Александр 1 посетил Париж и молился в своей походной церкви, которую считают предшественницей собора на улице Бери. В 1856 году по инициативе настоятеля Иосифа Васильева начинается подписка по сбору средств на сооружение православного храма в Париже. Это было уже при Александре П, который пожертвовал пятьдесят тысяч рублей из личных средств. Храм строился по чертежам профессора академии художеств Р.Кузьмина. Был задолжен в 1850 году и за два года построен. С 1922 года митрополит Евлогий установил его как кафедральный собор. Помимо икон, храм украшают живописные полотна на библейские темы – Поколение пастухов, Нагорная проповедь, Вход Господень в Иерусалим, Тайная вечеря, Проповедь Иисуса Христа на озере Тиверианском, Хождение по водам и другие, выполненные П.С.Сорокины и Е.С.Сорокиным, Ф.А.Бронниковым, А.П.Боголюбовым, А.Г.Бейдеманном и другими. Прихожанами храма были знаменитые русские люди, среди которых Федор Шаляпин, Иван Бунин, Борис Зайцев, Иван Шмелев. Сейчас Богослужения проводятся два раза в неделю — по субботам и воскресения, другие дни — по расписанию. Описываю Верхний храм. Внизу мы не были. Нижняя церковь в 1955-1956 г.г. была заново расписана А.А. и М.А.Бенуа в светлых тонах. Иконостас перенесен из первой русской церкви на улице Бери. Богослужение в нижнем храме совершается по французском. Здесь был погребен один из самых любимых настоятелей первой русской волны эмигрантов Георгий Спасский. О нем очень тепло вспоминает митрополит Евлогий. До революции священником Черноморского флота…. «Одаренный человек, прекрасный оратор, литературно образованный, довольно светский (любитель театра), он являл тип священника нового склада. В России такие священники встречались, но большинство подобных духовных лиц были люди мало церковные, требы исполняли кое-как, зато увлекались чтением лекций на религиозно-философские темы. В о.Спасском этого уклона к рационализированию вопросов веры и Церкви не было. Молитвенный, церковный, глубоко религиозный, он любил служить и служил с подъемом, любил причащаться; не свысока, а истово и смиренно исполнял требы, ревновал о службе Божией, о ее полноте и благолепии. По воскресеньям в 5 часов он служил молебны с акафистом, а после них вел религиозные беседы. Собиралось довольно много молящихся, преимущественно его искренние почитатели. Эти беседы имели несомненно просветительное значение. Проповеди его были блестящи по форме, живы, энергичны, хоть и не очень глубоки по содержанию. Любил он читать и лекции с благотворительной целью. …Но главная заслуга о.Георгия Спасского, которую необходимо отметить, – его умение входить в индивидуальное общение с душами. Он являл пример настоящего пастырства, той Seelensorge, которая лежит в основе пастырского служения. О.Спасский становился другом, наставником тех, с кем духовно общался, посещал своих духовных детей и в каморках и в подвалах, назидал и утешал, одаривал кого крестиком, кого просфорой, образком или молитвенником, помнил всех именинников и именинниц, все особо памятные в семьях дни… Он обо всех заботился и во все входил. Иногда ему случалось за день побывать в 25–30 домах. Себя он не жалел нисколько. Неудивительно, что он надорвался и сгорел в этом непосильном, ревностном труде. О.Георгий Спасский был, несомненно, выдающийся священник. Он скончался скоропостижно от разрыва сердца 16 января 1934 года во время чтения своей лекции «О догмате».; она была вводной в цикле лекций, в которых он предполагал дать анализ и критику религиозно-философских и богословских трудов наших современных мыслителей: о.С.Булгакова, Бердяева и др. В роковой вечер, говоря о догмате, о.Георгий сказал несколько слов о знаменитом авторе «Догматического богословия» митрополите Макарии, которого его современники-богословы обвиняли в либерализме, упомянул и о скоропостижной и загадочной его кончине в купальне, вызвавшей когда-то немало кривотолков. Не успел о.Георгий рассказать об этом, – ему сделалось дурно, и тут же на эстраде он скончался… При жизни популярность о.Спасского была велика, и смерть ее не умалила. Гроб с останками покойного оставили в помещении при нижнем храме Александро-Невской церкви. Там он стоит и поныне, неизменно убранный свежими цветами. Некоторые почитательницы о.Георгия в своей преданности его памяти доходят до фанатизма и истерики, и даже гроб его превратили в предмет почитания». Когда мы вышли из храма на улицу, остановились с одной нашей паломницей, поджидая остальных. Невдалеке стоял благородной стати пожилой господин, наверное потомок тех, кто знал еще владыку Евлогия и отца Георгий Спасского. Решили подойти к этому господину, хотелось пообщаться. — Говорите ли Вы по-русски?- был первый наш вопрос. -Очень плохо — ответил он, хотя говорил довольно правильно, хотя и с акцентом.- Я жду свою жену. Мы засмеялись, поняли, что наш весьма скромный паломнический наряд смутил его — не имеют ли странные дамы каких-то худых намерений. — Не беспокойтесь, мы паломники из России. Он сразу стал приветлив. Рассказал, что из Грузии, что русскому его обучала бабушка. Но сам он родился во Франции. Продолжить разговор не удалось, потому что в это время из ворот показалась его жена — прекрасная седовласая дама с высокой прической а ля Пападур, со вкусом одетая, на каблучках, несмотря на весьма-весьма почтенный возраст. С прямой спиной и высоко поднятой головой. Он извинился и попрощался с нами. Бережно взял ее под руку и они ушли по улице ночного Париже. На каком языке они разговаривают друг с другом сейчас? Напротив Александро-Невского храма ресторан «Петроград». Ему дали имя города, который существовал очень недолго, но именно из Петрограда, а не из Петербурга и не из Ленинграда они вынуждены быть уехать. Ресторанчик был, к сожалению, закрыт. Посещение русских храмов, эта и другие встречи чуть-чуть помогли понять, что переживали эти люди, вынужденные покинуть свои дома, родных, имущество, какие беды они пережили, как тосковали по родине. Приведу маленький щемящий фрагмент воспоминаний Бориса Зайцева о той поре. Я читала его и плакала: «Здесь топят углем и растапливают щепочками, ligots (хворостом). На днях среди своих лигошек встретил я одну в белом. Боже мой, береза! Белая кора с коричневыми черточками, с оторванной, тончайшей кожицей – всегда она трепещет, нежно дрожит на ветерке – Россия. Зачем же Западу береза, это наше дерево, им же каштаны, вязы, дубы, буки и платаны, а береза — наша. Она облик чистоты и скромной непорочности, бедности и суровости – Святая Русь. Простенькими цветочками украшены поля Руси, простым и светлым деревом ознаменованы ее леса, и под березами, и под елями спаслись Сергии и Серафимы, русская береза есть Пушкина, Толстого и Тургенева, и в музыке, и в живописи и в жизни каждого из нас: Монашенка, и девстенница, и заступница. Брошу ли тебя в печь, французская сестра? Лежи, спрятанная — память, вздох, надежда. Когда-нибудь и на родной земле я обниму твой ствол». Читала и плакала. Написано в первые дни эмиграции в 1924-26 годах. Автору, как и многим, так и не удалось обнять березку на Родине. Скорбно. А теперь его издаем, цитируем, приехали на это эмигрантское его убежище. Иные времена. И верится: они там радуются, что в России кое-что начинают понимать и раскаиваться. Париж тоже с той поры несколько изменился. Однако впечатления Зайцева и эмигрантов от Париже той поры можно перенести и на нынешний, который видели мы: «После юга Париж нелегок. Всегда-то он холодноват и суховат, но после тишины, пустынных гор Вара шум, деловитость, грандиозный ход Парижа надо вынести. Вообще это город-учитель. Облик мира. Кто-то назвал «порог Вселенной». У него и поучиться. Замечательно, что Париж, женщиною насыщенный, больше всего мужчина. В нем нет ни женственного, ни романтического. Он требует мужественности. Как на свои улицы, тускло блестящие под дождем, в изящных, точных линиях домов, серо-коричневых красках, так на своего человека Париж кладет чекан: рисунок его гибок, элегантен, остр. Непроницаемый человек. Учтивый, вежливый… огнеупорный… Париж скажет, что земля не рай. Что ж, защищайся. И не страшись. Ты здесь неразличим, безвестен, угрожаем. Ничего. Иди»…